Я осторожно веду самолет, делая развороты «блинчиком». Высокая фигура Нины маячит справа сбоку. Мне становится не по себе: вдруг поскользнется, свалится… или ветром снесет…

Но я молчу, чтобы не отвлекать штурмана. Сижу, боясь шевельнуться, и чувствую каждое ее движение. И мне кажется, что это я сама стою на мокром и скользком крыле, вцепившись рукой в борт самолета.

Мне становится жарко. Так жарко, что я стягиваю теплые краги. Поглядываю на Нину. Она сталкивает по одному все ящики сначала с правого крыла, потом, перебравшись на другую сторону, с левого. Ящики тяжелые, и сталкивать их приходится свободной рукой и ногами.

А я все кружусь и кружусь над кострами. Наконец ящики на площадке. Все восемь. Нина влезает в кабину.

— Ну вот и все. Теперь домой.

Она говорит это так, будто только и занимается тем, что каждый день вылезает в полете на крыло и сталкивает ящики…

Мы делаем последний круг, прощальный. Мигаем навигационными огнями. Нам снова машут там, внизу.

Но вот костры на земле тускнеют. Их заволакивает пеленой. Пошел снег…

На обратном пути я говорю своему штурману:

— Нинка, а ты молодец!

Мы никогда не хвалим друг друга, у нас это не принято. И она обиженно, но в то же время радостно отвечает:

— Ну вот еще… Чего это ты выдумала?!

Осторожно, тут — мины!

Зимой сорок четвертого готовилось наступление наших войск под Варшавой. Нам приходилось летать — много. В долгие зимние ночи, когда в пятом часу вечера уже темно, а рассвет наступает только в девять, мы порядком уставали от полетов.

В то время мы уже брали с собой парашюты. Правда, сначала неохотно. Уж очень они обременяли нас. Полетаешь всю ночь, часов четырнадцать подряд, а утром не можешь из кабины выбраться. Просто сил не хватает. Забросишь ногу за борт, приподнимешься слегка — и вываливаешься из самолета, как мешок… А тут еще парашют с собой тащить!

Но все-таки парашюты брали не зря.

Однажды от наземных войск сообщили, что в районе передовой упал горящий самолет. В ту ночь не вернулись с боевого задания командир третьей эскадрильи Леля Санфирова и штурман эскадрильи Руфа Гашева.

На следующий день мы узнали, что одна из летчиц погибла. Из полка на передовую поехала машина и привезла мертвую Лелю и живую Руфу.

Лелю похоронили, а Руфу, которая никак не могла прийти в себя после случившегося, отправили в санаторий. Только вернувшись оттуда, она смогла рассказать нам подробно обо всем, что пришлось ей пережить.

…Мы сидели в тесной комнатке. Потрескивали дрова в печке-времянке. За приоткрытой дверцей на поленьях плясали желто-красные языки пламени. Не сводя с них глаз, Руфа рассказывала…

— Вот так же в санатории, в бывшем помещичьем доме, я сидела часами у камина и смотрела на огонь. После всего происшедшего я как-то перестала ощущать жизнь. Ни на что не реагировала, не могла ни есть, ни спать. Врачи говорили, что у меня «психотравма». Все дни я проводила в одиночестве. Уставившись в одну точку, смотрела, как полыхает огонь. И мне казалось, что я сижу в самолете, а пламя ползет по крылу, приближаясь к кабине…

Все, что случилось тогда, никак не могло улечься в голове, стать прошлым. Отдельные моменты пережитого вдруг живо всплывали в памяти. Только я никак не могла связать их вместе…

Но однажды, когда я, как обычно, сидела, тупо уставившись на огонь, обрывки воспоминаний как-то сами собой соединились, и мне стало легче. Вечером я уснула и впервые за это время проспала до утра…

…В ту памятную ночь тринадцатого декабря мы с Лелей, уже сделав два вылета, летели, на цель в третий раз. Это был мой восемьсот тринадцатый боевой вылет. Бомбили мы тогда железнодорожную станцию Насельск, севернее Варшавы. Прицелившись, я сбросила бомбы. Снизу нас обстреляли. Развернувшись, Леля взяла курс домой.

Далеко впереди поблескивала лента реки Нарев. Линия фронта была уже близко, когда я вдруг увидела, что загорелось правое крыло. Сначала я не поверила своим глазам.

— Леля! Ты видишь?

Она молча кивнула, продолжая лететь дальше. Неприятно засосало под ложечкой: под нами была чужая земля, немцы… Вспомнилась Кубань, полет, из которого мы с Лелей не вернулись на свой аэродром. Это было полтора года назад. Я опять переживала тревожно-гнетущее чувство, как и в тот раз, когда остановился мотор и мы летели в темноте, теряя высоту, и знали, что не долетим, сядем у немцев. Тогда мы остались живы, и после нескольких дней скитаний нам удалось перейти линию фронта. А что нас ждало теперь?

Огонь быстро расползался в стороны, подбираясь все ближе к кабине. Леля тянула время: надежда долететь до линии фронта не покидала ее… Но вот больше медлить нельзя, и я слышу ее голос:

— Руфа, быстрее вылезай! Прыгай!

Инстинктивно ощупав парашют, я машинально начала выбираться из кабины. Все еще не верилось, что придется прыгать. Обеими ногами стала на крыло — в лицо пахнуло горячей волной, обдало жаром. Успела лишь заметить, что Леля тоже вылезает, и меня сдуло струей воздуха. А может быть, я сама соскользнула в темноту ночи, не знаю.

Падая, дернула за кольцо. Парашют почему-то не раскрылся, и я камнем понеслась в черную пропасть. Ужас охватил меня. Собрав все силы, я еще раз рванула кольцо. Меня сильно тряхнуло, и надо мной раскрылся купол парашюта.

Приземлилась благополучно. Сначала в темноте ничего не было видно. Отстегнув лямки, я высвободилась из парашюта и, отбежав в сторону, поползла. На земле стоял сильный грохот; казалось, стреляли сразу со всех сторон. Мне хотелось куда-нибудь спрятаться. Я нашла воронку от снаряда и залезла в нее.

Первое, что я увидела, был наш По-2, пылавший на земле. Мне он казался тогда живым существом, боевым товарищем, принявшим смерть без крика, без стонов, как и подобает настоящему воину.

Несмотря на холод, мне было жарко, лицо горело, мысли путались. «Где я? Куда идти? А Леля, что с ней?» В висках стучало, и почему-то назойливо лез в голову один и тот же веселый мотив из «Севильского цирюльника».

Нужно было успокоиться, сосредоточиться. Вынув пистолет, я положила руки на край воронки, опустив на них голову и прижавшись лбом к холодному металлу. Мысли постепенно пришли в порядок. Прежде всего — определить, где восток. Но как? Звезды не просматривались: было облачно. Значит, по приводным прожекторам. Их было несколько, и все они работали по-разному. Сообразив,